Дилрабо Самадова об армии Таджикистана: люди давно переименовали призыв в «облаву»; в первые 6 месяцев службы срочник получает хотя бы один удар каждый день

Преобразование армий в странах, раньше входивших в Советский Союз, двигалось совершенно разными путями. В Таджикистане не очень далеко ушли от прежней советской модели, но всё же ушли — причём изменения эти не в лучшую сторону. Срок службы по призыву составляет 2 года; для окончивших вуз — 1 год. Призыв осуществляется с 18 лет до 27 лет. По официальным данным, ежегодно призывается 15–16 тыс. человек, однако правозащитники полагают, что в реальности это число больше, так как официальные данные из года в год практически не меняются.

О реалиях призыва и армейской службы в Таджикистане нам рассказала Дилрабо Самадова, исполнительный директор общественной организации «Офис гражданских свобод». https://www.civicsolidarity.org/ru/member/989/ofis-grazhdanskih-svobod

- Расскажите о том, что собой представляет сейчас армия Таджикистана?

- Нынешнее состояние армии сформировалось, конечно же, под влиянием Гражданской войны в Таджикистане, которая шла в 1992–1997 годах. И даже после официального заключения мира было несколько военных операций внутри страны: было внешнее нападение со стороны банд-формирований под руководством Махмуда Худойбердиева в 2008 году, Хорогские события в 2012.

Вообще участие в вооружённых конфликтах оказывает значительно влияние на состояние армии: люди видят больше смертей, насилия, толерантность к этим вещам у них повышается. Война оставляет след в сознании и у населения, и у военных, уровень агрессии растёт. Особенно учитывая, что никакой реабилитации участников Гражданской войны не было и нет до сих пор.

И, конечно, процветает коррупция. К тому же нанесён сильнейший удар по экономике страны, по социальной сфере: когда деньги уходят на войну, на здравоохранение и образование мало что остаётся.

Именно во время Гражданской войны начались облавы на призывников. Когда шла война, многие молодые люди боялись идти на службу. Чтобы формировать военные части, их просто хватали на улицах.

И эта тенденция развивалась дальше, несмотря на окончание войны. В призывной период (два раза в год: с 1 апреля по 30 мая и с 1 октября по 30 ноября) в Фейсбуке, на Ютубе самая обсуждаемая тема — это облавы. Больше 50% призывников, если не абсолютное большинство, ловятся на улицах.

К сожалению, традиции дедовщины усилились во время войны. Прошло уже больше двадцати лет с её окончания, но реформ в армии не было. Почти каждую неделю сообщается об уголовных делах, связанных с жестокостью в армии. Само собой, молодёжь боится туда идти. Родители пытаются откупиться, скрывают детей, многие молодые люди поступают в университет или заводят двоих детей только для того, чтобы получить отсрочку.

- Расскажите тогда для начала об облавах, пожалуйста.

- Облава — это такой рейд, который противоречит всем правилам призыва. Это уже некое культурное явление: есть песни, анекдоты, ролики на Ютубе об облавах. Более того, многие даже не знают, что это называется «призыв» — все их называют именно облавами. Так и говорят: наступило «время облав», а не «время призыва».

По закону, гражданин должен собственноручно расписаться в получении повестки, которая должна приходить ему за 5 дней до дня явки в военкомат. Потом он проходит медкомиссию, состав медиков и их специальность чётко установлены в законе. Затем его должны отпустить, через какое-то время предоставить решение призывной комиссии, и если он годен — тогда дать новую повестку, когда он должен явиться с вещами и документами для отправки на военную службу. И потом он отправляется, проведя на сборном пункте не больше трёх дней.

Но ничего этого нет. Гражданин даже не получает повестку. На практике парней ловят на улице, чаще всего без документов и справок, доставляют в военкомат, где их заставляют пройти то, что называют «медицинской» и «призывной» комиссией.

Вместо семи врачей — дай бог 3–4. Призывная комиссия должна состоять из шести человек: помимо военкома и его зама, там должны быть представители милиции, отдела образования и председатель медкомиссии. Но по факту часто бывает один военком, который принимает решение о призыве.

То есть призывная комиссия не заседает, решение её незаконно. Но, сколько бы мы ни пытались обжаловать эти факты — наши слова не принимают во внимание.

Затем призывника не отпускают домой — ему, как преступнику, ограничивают свободу. Сразу отправляют в военкомат второго уровня (если в Душанбе, он называется «республиканский», если в других регионах — областной). Там примерно в том же режиме он проходит вторую, вышестоящую «медкомиссию», и его затем отправляют в армию.

Родители дежурят ночами у комиссариатов — не знают, где находятся их дети. И часто узнают об их судьбе, получив уже звонок из воинской части.

Конечно, есть патриоты, которые хотят служить — но это небольшое количество, так как все знают об опасности, которая им грозит в армии, о физическом насилии, о смертях.

Часто бывает, что нарушается неприкосновенность жилища: ловят не только на улицах, но и вламываются в дома.

Интересно, что милиция редко участвует в этих рейдах. Во всех городах мы видим, что людей ловят какие-то гражданские лица в гражданской, спортивной одежде.

По закону, на уклонистов должен быть составлен список, который предоставляется милиции для розыска, составления протокола и доставления в военкомат. Но милиция этот список как правило даже не получает: люди, ответственные за призыв (военные комиссариаты, а в маленьких кишлаках это делают органы местного самоуправления — джамоты), справляются сами, как умеют. Вернее, как научились за последние десятилетия.

И вот мы видим, что эти гражданские лица, привлечённые военкоматами или джамотами, ходят по улицам и ловят людей. Непонятно, кто они: они не представляются, у них нет отличительных знаков или военной формы. Хватают, засовывают в машины и доставляют в военкоматы.

Бывает, что по городу курсируют такие микроавтобусы, замаскированные под маршрутки. Молодые люди садятся в них, думая, что это общественных транспорт — и оказываются в ловушке, их везут в военкомат, где их уже ждут и встречают.

Вообще часто ловят в транспортных узлах, даже в аэропортах.

При этом часто от облавщиков можно откупиться прямо на улице. Конечно, это колоссальный ресурс для коррупции.

Само собой, молодые люди пытаются убегать от этих рейдеров, а те, что покрепче, отбиваются от них. Из некоторых регионов были сообщения об избиении участников облавы. Один раз такого «представителя военкомата» даже убили. Причём расследование этого убийства не освещалось в СМИ, мне кажется, оно осталось нераскрытым — никого не нашли.

Ловят всех без разбора: и тех, кто отслужил, и студентов с отсрочками, единственных сыновей и так далее. На этом этапе разбираться с документами не будут. Один раз попался таджик — гражданин РФ, и его чуть-чуть не отправили в нашу армию. Само собой, попадаются несовершеннолетние.

Их всех отвозят в военкомат и там уже выясняют подробности. Недавно один журналист, который уже отслужил, опубликовал в Фейсбуке рассказ о том, что его схватили и отвезли в военкомат несмотря на то, что у него был военный билет. Объяснить это участникам облавы не удалось: в стране ведётся торговля поддельными военными билетами, поэтому на всякий случай они хватают всех. Только в военкомате журналисту удалось убедить сотрудников, что он уже служил.

- А были случаи, чтобы повторно призвали того, кто уже отслужил?

- К счастью, мы ещё с таким не сталкивались.

Из «посторонних» в военкоматы никого не пускают. Родители дежурят за воротами. Было несколько случаев, когда забирались на стену, чтобы заглянуть во двор и увидеть своего ребенка. Даже информацию не дают: там твой сын или не там. Правозащитников также не допускают на заседания призывной комиссии.

В Таджикистане есть районы, где люди живут кланами, где дружба и соседство играют большую роль — вдалеке от больших городов. Отлавливать молодых людей там представители джамотов не могут — это очень сильно по ним ударило бы. Но, к сожалению, это не значит, что они начинают работать по закону.

Джамоты малонаселённых регионов проводят облавы в соседних городах, и даже в Душанбе приезжают. Им главное соблюсти квоту призыва, а откуда люди — не важно. Вполне могут отправить от себя призывника из другого региона. Только звонят в военкомат, к которому он приписан, получают информацию, что такой действительно есть — и отправляют.

Некоторые устраивают бартер призывниками. Также были сообщения от родителей, что их сыновей продают. Такой современный аналог работорговли.

Привлекают всех: даже школы и университеты. Директоров учебных заведений заставляют содействовать призыву, чтобы выполнить план любой ценой.

- Правозащитники как-то пытаются с этим бороться?

- Мы неоднократно пытались обжаловать действия военкоматов: если первые шаги в призывном процессе не соответствуют требованиям закона, то и все последующие тоже незаконны, вплоть до решения о призыве и самого призыва. То есть, если человека призвали в результате облавы, мы считаем, его нужно отпустить, виновных наказать, а призывные процедуры начать с начала.

Но доказать этого ни в прокуратуре, ни в судах пока не удаётся. В первую очередь, конечно, потому, что минимум 50% армии Таджикистана тогда придётся распускать по домам.

Проблема ещё в том, что у нас дела призывников ведут военные суды — режимные, в режимных учреждениях. Кстати, это мы тоже обжаловали, и окончательное решение такое: если хотя бы одна из сторон процесса является связанной с армией, то дело слушается военным судом.

Также мы предлагали включать в состав призывных комиссий гражданских активистов — но власти не поддержали эту инициативу.

- В России, если приложить усилия и действовать грамотно, можно получить освобождение от призыва по медицинским показаниям. В частности, как это сделать в рамках закона, обучают «Солдатские матери Санкт-Петербурга». Можно ли действовать тем же путём в Таджикистане?

- Практически нет.

Во-первых, люди редко обращаются к врачам. А если даже обращаются — не хранят документов. Большое число молодых людей выросли на юге, в центре Таджикистана — в регионах, которые были охвачены войной. Там вообще нет медицинских документов, потому что всё было потеряно. А если нет документов, то медкомиссия не будет принимать решение против своих интересов.

Но самое главное — даже если есть документы, это не поможет, когда вы попали в облаву. Был случай: у молодого человека были больные почки, он лечился, приехал в Душанбе и попал здесь в облаву.

В военкомате он пытался объяснять про почки, но документов с собой не было — и его никто не стал слушать, отправили в часть. Через несколько месяцев у него начались проблемы, он попал в госпиталь. Но и там его нормально не лечили.

В итоге его комиссовали, когда дело было уже совсем плохо. Пришлось трансплантировать почку от мамы.

Мы подали жалобы на медкомиссию. Врач объяснял своё решение о признании этого человека годным тем, что на неё оказывалось давление со стороны военного комиссариата. Врачи не защищают права призывников, не хотят вмешиваться. В итоге и врач, и сотрудники военкомата были привлечены к уголовной ответственности. А солдат и его мать, которая стала донором почки, прошли через ужасы трансплантации и получили инвалидность.

Но, как вы понимаете, это единичный случай — доказать что-то удалось потому, что у парня были документы. У большинства призывников их нет. Потому что всем известно про облавы, все знают, как действуют медицинские и призывные комиссии. Люди понимают: даже если документы есть, ты ничего не докажешь, если попадёшь в облаву. Отстаивать свои права постфактум, когда уже отслужишь, как в вышеописанном случае? Вряд ли кто-то всерьёз рассчитывает это сделать.

В итоге никто и не пытается защищать свои права так, как прописано в законе. Зачем, если всё равно в любой момент рискуешь попасться во время рейда? Родителей в военкоматы не пускают, документы они принести не смогут. Разве что попробовать заранее послать их по почте — но это ведь тоже не является гарантией того, что медкомиссия примет их во внимание.

То есть можно потратить массу усилий и всё равно отправиться в армию — как и тот, кто ничего не делал и с большей пользой тратил своё время.

- Расскажите о вашей организации.

- «Офис гражданских свобод» создан в 2013 году. Мы объединяем молодых правозащитников, юристов (в том числе военных), адвокатов, психологов.

Как молодежная правозащитная организация мы занимаемся обучением в области прав человека, образованием, а также практической защитой прав. Мы фокусируемся на защите прав уязвимых групп молодых людей, и как следствие взялись за сферу военной службы. Потому что здесь многочисленные, вопиющие случаи нарушения прав: и гражданских лиц, и призывников, и солдат.

Мы проводим обучение молодых людей в области прав человека: тренинги, семинары, менторство. Вне зависимости от профессии, правам человека должен быть обучен каждый.

Мы делаем открытые объявления о своих мероприятиях, о нашей деятельности знают в республике, у молодёжи есть большое желание учиться, пройти наши семинары, курсы в Душанбе и Худжанде. В этих городах мы работаем постоянно, но вообще ездим по всей стране.

Затем, мы оказываем практическую правовую помощь тем, кто попадает в облавы, пытаемся помочь в защите их прав. Также адвокаты нашей организации занимаются делами в области домашнего насилия, экологии, помощи лицами с инвалидностью, нарушения экономических, социальных и культурных прав.

И, наконец, третье направление — мы пытаемся усилить гражданский контроль над вооружёнными силами в целом, с фокусом на права человека в военных частях. Профилактика дедовщины, реагирование на случаи дедовщины, судебные кейсы.

У нас есть группа адвокатов, которые прошли соответствующее обучение — мы обращаемся к ним, когда нужна помощь в ведении конкретного дела.

- А что конкретно вы делаете для борьбы с дедовщиной? И насколько успешно?

- Для профилактики дедовщины мы проводим мониторинги совместно с омбудсменом. Ездим по воинским частям, охватываем в год по 5–6 частей: два сотрудника от офиса омбудсмена, два от нас.

Одна группа проверяет проживание, питание, казармы и всё остальное. В то же время другая группа ведёт опрос военнослужащих: пытаемся узнать, как обстоят дела с дедовщиной, были ли случаи оставления части, вымогательства, как солдаты контактируют с родителями, могут ли писать жалобы.

Так вот, в результате такого мониторинга у нас не было ни одного раза, чтобы жаловались на дедовщину, сообщали о пытках или чём-то подобном. Конечно, не потому, что ничего этого нет, а потому что они там находятся.

Бывают жалобы на состояние здоровья, на проблемы с отпуском, обмундированием. Поэтому, конечно, мы не можем считать эти объезды борьбой с дедовщиной — это лишь профилактика.

Сам по себе мониторинг всё же приносит плоды: сразу после осмотра части и проведения интервью мы делаем презентацию для командования, многие проблемы на месте решаются.

- Вы лично ездили в такие мониторинги?

- Да.

- Ну вот вы же разговариваете с солдатами. Спрашиваете их о дедовщине, и можете иногда понять, правду они говорят или нет? Пытаетесь что-то выяснить?

- Я всегда говорю, что я переживаю за них. Я не настаиваю, чтобы они признались, так как понимаю, что они находятся там, им сложно будет после нашего отъезда, если они что-то скажут.

В лучшем случае они отвечают что-то вроде: дедовщина, конечно, в армии есть, но лично я не был свидетелем ни разу.

Конечно, учитывая, сколько эпизодов неуставных отношений выявляется на практике, я уверена, что многие мне врут на этих интервью. Более того, были случаи, когда мы проводили мониторинг, нас все уверяли, что «всё нормально», а потом в той же воинской части возбуждались уголовные дела в связи с насильственными преступлениями.

Вот, например, дело Фирдавса Рахматова, нашумевшее в прессе. За два месяца до события мы проводили там мониторинг. А потом — 20 жертв!

Новобранцев отправили в поля на полигон. Командование оставило их со старослужащими. И те стали издеваться над новобранцами: построили 20 человек в шеренгу и начали избивать. У Фирдавса была сломана гортань от удара прикладом автомата, он умер на месте. Это случилось через месяц после его призыва на военную службу.

https://novosti-tadzhikistana.ru/voennaya-prokuratura-firdavs-byl-ubit-v-rezultate-izbieniya/

Или вот 12 ноября 2019 года (за два дня до записи данного интервью) был случай: солдат умер через 18 дней после призыва на военную службу. Родители говорят о насильственной смерти. Будем ещё разбираться.

К сожалению, нам, общественности, становится известно о случаях дедовщины, только когда кто-то уже умер или был избит настолько сильно, что потерял здоровье, когда этот факт уже невозможно становится скрывать. Конечно, это лишь самая верхушка айсберга.

Когда коллеги проводили мониторинг в рамках кампании за свободу от пыток, им удалось выяснить, что в первые 6 месяцев службы солдат избивают ежедневно. Хотя бы один удар они получают каждый день! Это воспринимается как неотъемлемая часть службы.

Само собой, по закону это неуставные взаимоотношения. Даже один удар — это уголовное преступление. Причём были случаи, когда прокуратура привлекала военнослужащих к ответственности за одну пощечину.

- Может ли солдат в случае, если он стал жертвой дедовщины, обратиться в прокуратуру? Получит ли он при этом защиту?

- Перевод в другую часть на период следствия — это существующая практика, часто без нашего участия видим: вот, военная прокуратура Душанбе инициирует перевод. Но, к сожалению, по закону это не обязательно. То есть зависит от следователя и военного прокурора; однако если наши адвокаты участвуют в деле, то это практически всегда бывает.

Более того, если поступила жалоба в военную прокуратуру, прокурор приезжает на место разбираться и уезжает из части с жалобщиком, которого прикомандируют к другой части.

Но, к сожалению, человеку сложно бывает пожаловаться. У нас запрещено использование мобильных телефонов. Номера, по которым можно обратиться за защитой, везде приклеены. Но как по ним позвонить?

Руководство сообщает, что можно звонить по телефонам, расположенным в части, но это не конфиденциальные звонки. Там и камеры могут стоять, и просто могут подслушать. Понятно, что солдаты боятся так рисковать. Где-то командир даёт каждую субботу свой мобильный телефон — но это опять же под присмотром.

Так что это искусственно созданная схема, в которой солдат не может жаловаться. Жалобы, контакты с правозащитниками — это очень сильно преследуются внутри воинских частей.

Ассоциация молодых юристов «Ампаро» проводила свой мониторинг, в отчете они написали, как солдаты им рассказывали, что есть унизительное стихотворение про тех, кто жалуется: «Лучше терпеть и быть чмошником, чем козлить и быть стукачом».

- Это на русском или на таджикском?

- На таджикском.

- Просто эти слова из криминального жаргона, вы их так легко перевели…

- На таджикском есть прямые аналоги, так что это не сложно.

Вообще, каждый солдат должен знать таджикский. Однако есть узбекоговорящие призывники — и были случаи, что они не понимали приказа на таджикском, за что подвергались избиению.

- Случаи насилия в армии связаны в основном с действиями старослужащих по отношению к молодым, или командиры по отношению к подчинённым тоже его применяют?

- Большинство известных нам случаев — это классическая дедовщина, со стороны старослужащих. Если дела против офицеров возбуждаются, то это в основном халатность — за бездействие. Хотя был один реальный случай, когда офицер приказал одному солдату ударить другого. Тот, что получил этот приказ, был боксёром, и второй солдат умер от одного удара.

Если преступник — солдат-срочник, и дело серьёзное (смерть или значительный ущерб здоровью), то всю вину вешают на него. Тогда в 90% случаев мы добиваемся возбуждения уголовного дела.

Но если насилие совершил офицер, то тогда мы встречаем серьезное сопротивление со стороны и следствия, и командования. Санкции в отношении него пытаются минимизировать: ограничение по службе, выговор, в крайнем случае, если всё-таки доходит до суда — условный срок.

Мы настаиваем, что любые случаи насилия со стороны офицеров должны рассматриваться как пытки, то есть особо тяжкие преступления. Но такие дела, к сожалению, расследуются плохо, и идут по статьям халатность, в лучшем случае превышение должностных полномочий.

Приговоры очень мягкие: 2–3 года заключения за смерть; а бывает что и за смерть дают условные сроки.

В то же время по делам, где осуждены старослужащие — сроки большие. Например, по делу Фирдавса Рахматова убийцы получили по 15-17 лет заключения. Привлечённые по тому же делу офицеры были наказаны за халатность, получили по 2–3 года, а вторая инстанция ещё и сократила сроки. Наказание неадекватное.

- Существует ли в Таджикистане альтернативная гражданская служба?

- Нет. Хотя закон «О всеобщей воинской обязанности и военной службе» устанавливает возможность того, чтобы гражданин проходил альтернативную службу. Но там написано, что конкретные положения должны быть определены отдельным специальным законом, а таковой никогда не был принят.

Т.е. право декларировано, но на практике воспользоваться им невозможно.

Много раз Комитет ООН по правам человека в отчетах о Таджикистане давал рекомендации, что следует это право обеспечить, так как оно неотъемлемое и входит в свободу совести, но пока что ничего не изменилось.

У нас около 10 кейсов о привлечении к уголовной ответственности отказников. Большинство из них — это свидетели Иеговы. Им давали за отказ от военной службы 3–4 года заключения.

Был один случай, в 2012 году, когда свидетель Иеговы добился соглашения с военными: он идёт служить, но не будет участвовать в боевой подготовке, не станет держать в руках оружие, а займётся хозяйственными работами. Ему пошли навстречу.

Но это единичный случай, обычно отказников просто привлекают к уголовной ответственности, не обращая внимания на причины отказа.

Нам известно о двух попытках разработать законопроект об АГС. В первый раз это делали правозащитники, а второй раз, в прошлом году, — рабочая группа правительства, Минобороны и Минфина.

Правозащитники в свой проект пытались включить требования и стандарты, это мог бы быть неплохой закон. Но он не был рассмотрен.

Второй законопроект вообще не публиковался ни в каком виде, не был доступен для обсуждения. Правда, в интернет просочились слухи, что государство с его помощью хотело сделать замену военной службы на АГС платной. То есть фактически речь шла о том, чтобы ввести возможность откупиться от армии.

Мы были сильно против этого: помимо очевидных возражений, связанных с неотъемлемостью прав человека в целом и свободы совести в частности, такой шаг ещё больше понизил бы авторитет армии — это будет армия бедных. Как после этого можно вообще вести разговор о том, что защита Родины — это честь и достоинство?

Мы дали рекомендации по включению в закон основных стандартов, но не знаем, на какой стадии разработки он находится. В официальных заявлениях мы не раз слышали, что страна не готова к принятию закона о АГС, потому что мы и так еле-еле выполняем план призыва. А тут ещё все пойдут на АГС, и некому будет служить.

- Обсуждается ли возможность перехода к контрактной армии?

- О переходе на контракт ведутся разговоры, но этого точно не будет в ближайшее время, потому что, как нам говорят, «экономическая ситуация не позволяет». При этом оборонный бюджет засекречен, и мы не знаем, на что реально тратятся деньги.

Очевидно, что огромные суммы уходят на обеспечение призыва. Если перенаправить эти деньги на контракт, добровольная армия может оказаться куда выгоднее. Но проверить это мы не можем. Ожидать каких-то реформ в данном направлении, да и вообще в сторону усиления прав человека, сейчас не приходится.

- Есть ли какое-то осмысленное сопротивление призыву среди молодёжи? Борьба за возможность проходить альтернативную службу? Сознательный отказ от призыва?

- Есть молодые люди, которые по своим идеологическим и политическим соображениям говорят: мы не хотели бы служить в такой коррумпированной армии, чтобы поддерживать такую коррумпированную власть.

Они не хотят служить, когда их тащат в армию насильно, на них охотятся, избивают, чтобы они подчинялись — при том что от этого ещё и нет никакого толку, ведь в итоге они не являются искренними защитниками существующего государства. Это просто масса людей, которые ни на что не способны.

При этом, возможно, кто-то из них хотел бы отдать долг Родине — но искренне и по-честному, в том числе и в рамках АГС.

Но права на АГС в стране не существует. Если призывник в военкомате заявит, что он отказывается служить, что требует замены военной службы на АГС — это будет чистое уголовное дело за уклонение от военной службы. Таких примеров, чтобы кто-то сознательно пошёл в тюрьму, требуя замены на АГС (иначе как по религиозным соображениям), мы пока не знаем.

Те ребята, у которых есть гражданская позиция, предпочитают или получать отсрочки, освобождение от призыва легально, или скрываться до 27 лет: просто прячутся или уезжают в другие страны, эмигрируют в Россию.

Если до 27 лет его не поймали, потом он может легко легализоваться: если он ни разу не подписал повестку (чего практически никогда не бывает), его нельзя обвинить в уклонении.

- Неужели не было сознательных отказчиков среди тех, кто попал в облаву?

- Нам о таких случаях неизвестно. Когда ты попал в облаву, когда тебя привезли в военкомат — сопротивляться давлению очень сложно, ведь тебя по сути уже никто ни о чём не спрашивает.

Военкоматам надо выполнить план по призыву. Даже если кто-то отказывается служить, его или «перевоспитают» — убедят, что лучше провести два года в армии, чем оказаться в тюрьме; или просто отправят в часть насильно. А там он будет подвергаться избиениям, если станет отказываться выполнять приказы.

- А каково представление в обществе, что всё-таки лучше: таджикистанская тюрьма или таджикистанская армия?

- В целом, конечно, тюрьмы боятся больше, чем армии.

Но есть один задокументированный случай: призывник избил своих обидчиков-старослужащих и пытался убежать из воинской части, и даже покончить с собой. Но его спасли, он остался в живых, и его привлекли к уголовной ответственности. Он отсидел какое-то время в СИЗО и, когда вышел, сказал, что в тюрьме ему было проще, чем в армии. Что там есть возможность сохранить достоинство, среди сокамерников можно иметь уважение. Ты знаешь, за что тебя могут наказать администрация и сокамерники, а за что — не могут. В армии, по его словам, ты никогда ни в чём не можешь быть уверен, и в любом случае тебя будут унижать и избивать. Таким образом, по его словам, в тюрьме было больше безопасности, чем в армии.

- Существует ли в обществе какое-то движение за отмену призыва?

- Есть образованные люди, которые не видят смысла тратить свою жизнь на военную службу. Или чтобы их дети тратили. Но осознанного движения как такого нет.

Нам в этом смысле сложнее, чем, например, России. В РФ есть Европейский суд по правам человека. Таджикистан — не Европа, мы европейской конвенции по правам человека не ратифицировали. Поэтому у нас есть только ООН, решения которой носят рекомендательный характер. Сейчас уже больше 30 решений ООН по индивидуальным сообщениям в отношении Таджикистана — мы не выполнили ни одно.

- Расскажите о том, почему вы занялись этой деятельностью?

- Во время моего студенчества (я училась на юрфаке) часто было так, что с облавами приходили в университет. Особенно когда у заочных отделений начинались уроки — мы видели это безумие, когда будущие или уже действующие юристы убегали с лекций от каких-то непонятных людей, которые были то в форме, то без формы.

В ректорате студентов пугали, шантажировали: вот исключим тебя во время призыва, и не успеешь даже узнать, что тебя исключили, как заберут. Более того, такие случаи и правда бывали, когда забирали прямо с занятий людей, которые были уверены, что у них есть отсрочка! Например, исключали за неуплату — и их ловили, как преступников.

Мне это с самого начала казалось неправильным. И было интересно — почему такое происходит? Они же защитники Отечества! Как же можно с ними так поступать?

В то время, в 2004–05 годах законы о призыве вообще были недоступны населению, как и расписание болезней и прочее. Мы начали собирать информацию по крупицам из газет, баз данных. Мы заявляли, что любая информация, касающаяся прав человека, не может быть тайной. Нам приходилось участвовать в конкретных делах, чтобы делать сведения доступными.

Так начала свою деятельность ассоциация молодых юристов «Ампаро» (от исп. jucio de amparo — процедура ампаро, средство защиты прав человека от государственного произвола). Мы занимались отстаиванием прав призывников и военнослужащих.

Конечно, наша деятельность очень раздражала власти, военкоматы. Как это, какая-то общественная организация будет их контролировать и учить? Поэтому решением суда она была ликвидирована. И вскоре после этого я пришла работать в «Офис гражданских свобод».